Цезарь помнил, что видел девчонку там, на синуэсской площади, и помнил ее огромные испуганные глаза. Этот взгляд уже был ему знаком, поэтому вместе с мыслью о том, что они могут выдать друг друга перед Спартаком, в голове шевельнулось воспоминание: пар от купальни, влажный безучастный поцелуй и подвязки, скользящие в пальцах. Пришлось искать её; совершенно не хотелось обходить весь город, но именно этим Цезарь и занялся, с каждым часом раздражаясь всё сильнее: любая секунда могла стоить его жизни, особенно если Кора уже добежала до лидера и рассказала, какого пса подкинуло им бестолковое нападение шестерых римлян.
Спряталась она хорошо, и Гай нашел ее только к вечеру. Прокравшись по зассанному переулку, он прижался к стене, скрываясь в тени, и подождал, пока она отвернется спиной. Кора чрезвычайно хороша – нетрудно было заметить это, даже когда ее одежда истрепалась, а легкий шелк запачкался городской пылью и порвался в нескольких местах.
Вот выдалась подходящая секунда. Рванувшись вперед, Гай ловко обхватил ее руками, накрепко зажал ладонью рот, чтобы даже не пискнула, и подтянул к себе, скрываясь вместе с нею за углом стены. Кора трепыхалась в его руках, испуганная и отчаявшаяся; наверняка ей уже не раз угрожали насильники – появление этих ублюдков неизбежно, если дать мужчинам свободу. Интересно, за кого она его приняла, поначалу не разобравшись.
– Обещай не кричать, – прошептал Гай ей на ухо и, убедившись, что слова достигли ее разума, развернул на месте лицом к себе, хотя по-прежнему прижимал руку ко рту. Кора воззрилась на него… так, что он против воли ощутил прилив жара. – Ш-шш. Умница.
Отпустив ее совсем, Гай провел ладонью по ее щеке, после подхватывая за подбородок.
– Ты не знаешь меня, – подсказал он, пристально разглядывая, – но хоть одно слово – и узнаешь с худшей стороны. Отведи меня к своей ночлежке, женщина. Нам стоит поговорить.

Кора молчала – умная, милая, понятливая девочка. Цезарь шагал за нею, не стремясь вступить в разговор, хотя прекрасно замечал, как она нервничала, как низко опустила голову и как старалась уйти вперёд, чтобы оттянуть сближение еще хотя бы на секунду. Едва ли она что-то рассказала: слишком для того боязливая, и, значит, Спартак ничего не знал. Другой вопрос, что она делала здесь. Красс никогда не отослал бы Гая в Синуэссу, если только не рассчитывал, что он вернет ему девчонку, когда придет время. Старик злился, если у него что-то отнимали, и явно не хотел думать, что Кора сама унесла ноги.
– Хорошо, – сказал Гай, когда Кора остановилась у какого-то тюка под навесом. Наклонив голову, он шагнул под него, развернулся и с коротким вздохом опустился на жесткую солому, кое-как затянутую тканью. Посмотрел на Кору искоса, качнул головой: – Садись. Я чертовски устал.
Зла ей он не хотел, но этот трепетный страх вполне его устраивал. Едва девчонка опустилась рядом, он протянул руку, обнял ее едва ощутимо дрожащие плечи и прижал к своему боку, чувствуя смутное удовлетворение оттого, что имеет над ней теперь полную власть – и Марк не вступится, не спасет от поцелуев и прикосновений. Не так уж она любила его, если оставила там, в лагере, в холоде и мрачном ожидании. Марк это тоже понимал.
– Хочешь, я буду твоим братом? – спросил Гай, потерев ее точеное загорелое плечо. – Или мужем? Или просто знакомым рабом? Может, нас привезли в одной партии. Или однажды твой господин приходил трахать мою домину.
От удовольствия потерзать ее сердце Гай отказаться тоже не мог. Чуть повернувшись, он оглядел ее профиль – красивый, бесконечно нежный, но сломленный. И что ее погнало к мятежникам? Уж кто катался как сыр в масле.
– В любом случае, что бы то ни было, называй меня Лициском. Даже наедине. Поняла, голубушка?

– Клятва рабыни, – проговорил Цезарь, поднимаясь ладонью по ее плечу, и, мягко подхватив темные волосы у шеи, убрал их и открыл загорелую кожу. Он так привык к мысли, что девчонка недостижима, что с каждым днем хотел ее все больше, но сейчас, когда она была в полном его распоряжении, вдруг почувствовал редкую усталость и равнодушие. Он может взять или убить ее прямо сейчас… а может и сдувать пылинки. Зависит от того, чего хочет Красс: вернуть ее или забыть. – Посмотри на всех этих рабов. Что значит их слово – их, кто взял в руки меч и убил своих хозяев? Спартак – самый великий лжец среди них. И он тоже когда-то клялся защищать Рим.
Проведя кончиками пальцев по гладкой коже, Цезарь подхватил лицо Коры и развернул к себе, впиваясь холодным взглядом в ее черные, глубокие, испуганные глаза.
– Ты когда-то клялась в любви своему хозяину. В чем цена твоего слова, лгунья? В чем твоя честь?
Не став больше мучить, Цезарь отпустил ее, уперся руками позади себя и подтянулся, забираясь выше на скудный тюк. Пришла мысль, что брать девчонку тоже нельзя: будет кричать и упираться, а это привлечет Спартака – его внимание и так слишком пристально. Все они здесь, черт возьми, мнят себя свободными, равными в правах людьми – поэтому они будут защищать девчонку, хотя совершенно ее не знают.
– Ты маленькая змея, которую Марк пригрел на своей груди, – проговорил Цезарь задумчиво, откидываясь на тюк спиной. Он решил спать здесь. С Корой опасно, она уже зарезала солдата, который сбежал из лагеря, но без нее еще опасней. – Я не отпущу тебя. Убью, если ты не будешь молчать. Верну, если попытаешься сбежать. Помни одно, Кора: всё, что я делаю сейчас, я делаю ради Республики, и твоя помощь может стать весомой причиной в его глазах.
Допустив недолгую паузу, он поманил ее небрежным жестом.
– Ползи сюда, змейка. Пригрейся ко мне. Хозяина ты предала, но не предашь своего мужа, правильно?

Очевидно, Спартак успел заронить в Кору семена своего влияния. Все ее слова насквозь пропитались призрачной надеждой на свободу, и это взбесило Гая не меньше ее покорно опущенной головы и страха поднять глаза.
– Я знаю, что ты просто дурочка, наслушавшаяся речей весьма посредственного оратора, – оборвал он, всё больше закипая. – Рим сохранил тебе жизнь. За это ты платишь своим трудом, своим телом. Не забывай, что Рим может счесть, что ты достаточно потрудилась на его славу, и дать тебе свободу. Тогда у тебя будут свои деньги, свой дом, своё имя, и ты выйдешь замуж за такого же вольноотпущенника или мелкого торговца, и твой сын родится полноправным гражданином Республики. Разве этого мало, девчонка? Ты наверняка и своей родины не помнишь.
Кора молча легла рядом с таким скорбным видом, будто эта кровать была гробом. Она явно старалась не прикасаться к нему, и Гай не сдержал мрачного удовлетворения от следующих слов:
– Разве так спят муж и жена? Давай, двигайся. И отвернись спиной, если будешь реветь.
Ее запах был манящим, сладковатым, едва уловимым. Гай не стал прикасаться, но не принюхаться не смог, чуть наклоняя голову и касаясь носом шелковистых черных прядей. Она была хороша.
Под ладонь, когда он, ёрзая, задел бедро Коры, попалось что-то жесткое. Приподнявшись на плече, он сдвинул выше легкую ткань ее накидки, хотя и постарался обойтись без резких движений: хватит пугать. Она и так тряслась рядом, как листочек.
– Плохо спрятала, – сказал Гай, когда вытянул из-под подвязки короткий, но смертоносный кинжал. Погладив ее бедро, он снова опустился, подвинулся совсем близко, перекидывая руку через ее плечо, и перед ее лицом принялся вертеть славный, явно не римский нож. Нахваталась от Спартака всяких подачек, маленькая дрянь. – Это один? Или у тебя есть еще? Лучше отдай сразу, Кора.

Отредактировано Gaius Julius Caesar (2013-06-21 21:52:11)

Нетрудно было догадаться, что Кора расстроится, лишившись единственной защиты от своего мучителя и возможного насильника, но ее так затрясло, и голос так задрожал, став умоляющим и жалобным, что Гай невольно замер, непонимающе пытаясь рассмотреть ее лицо. Пришла мысль, будто стряслось что-то серьезное, что мучило ее, убивало и заставило убить. Не могла просто так любимая женщина и рабыня Красса сбежать из лагеря, куда он собирался приехать со дня на день. Не могла она и пожертвовать столь бесценной штукой, как жизнь другого.
– Если однажды я проснусь с этим ножиком в горле, это будет моя заслуга, а не твоя. Потому что я мог предотвратить это и не предотвратил, – ответил Гай, поворачиваясь, чтобы убрать нож под тюк со своей стороны. Потом, подвинувшись ближе, в неумелой попытке успокоить ревущую девчонку накрыл ладонью её хрупкое плечо, оглаживая до локтя и поднимаясь обратно. – Перестань. Что произошло? Что не должно повториться? В жизни не поверю, что до того напугал тебя в купальне.

Редко какая женщина отказывала Гаю Юлию Цезарю столько раз и никакая рабыня не осмеливалась ответить «нет». Впрочем, он снова напомнил себе, что здесь, за стенами Синуэссы, он никто. Кора может ударить его, если хочет; может зверски заколоть своим ножом; может сколько угодно избегать его и шептать вольнолюбивые речи, если на всё это у неё хватает смелости. И всё равно его самолюбие было задето: в девчонке еще остались какие-то секреты. Но тем серьезнее и глубже была нанесённая ей рана. Ни грубое слово Марка, ни пощечина не отвернули бы её так сильно. В чем дело? Он обещал ей свободу и не дал? Или сучка-Тертулла постаралась отбить своего кобеля?
– Прежде чем ты снова скажешь мне «нет», я хочу, чтобы ты помнила: пока я рядом, я – единственное, что защищает тебя от повторения того кошмара, – наугад проговорил он, оставляя ладонь на её локте. Захочет – сбросит, захочет – потянется ближе, это всё её дело. – У меня нет резона заставлять тебя страдать. Мне не нужна твоя смерть. Уверяю, девочка, я не тот, кого стоит бояться, потому что однажды ты чуть не возлегла со мной.
Сегодня вот, впрочем, возлегла. Это будет интересная игра. С одной стороны, Кору нельзя трогать, но, с другой, кому она расскажет? Что Красс сделает? Что Синуэсса в сравнении с какой-то рабыней?
– А теперь, во имя Юпитера, объясни, в чем дело. – Гай чувствовал усталость. Он развернул ладонь и прошелся по предплечью женщины костяшками пальцев, задумавшись над всем этим сомнительным положением. У него есть грелка и даже тюк с соломой – но всё это обещает принести ему смерть. – Это Марк? Марк причинил тебе боль? Расскажи, Кора. Иначе каждый день моё страшное лицо будет напоминать тебе обо всём.

Кора очень долго молчала, прежде чем уронить в полную ожидания тишину своё короткое «нет». Но разве было ей дело до кого-то еще, кроме Марка? Неужели очередной ублюдок пришел принять ванну в его доме и затребовал девчонку себе? Нет, снова нет. Слишком мелко в сравнении с тем, что так гложет её. Возможно, Тертулла всё же отомстила за своего мужа… Но при Марке она никогда бы не осмелилась действовать столь открыто. Яды, убивающие младенца в утробе матери, вот её оружие. Кора же собиралась защищаться ножом. Зачем он нужен, если не для защиты от боли?
«Кто бы ни сломал её, это был мужчина. Рабыни привычны к оскорблениям и унижениям, даже такая избалованная дура, как Кора. Поэтому её избили или принудили… Что произошло с твоей женщиной, Марк? Ты того даже не знаешь».
А потом единственное имя сорвалось с чувственных красивых губ, и Гай замер, осознавая, что она плачет. Ненавистное имя вызвало сначала привычное раздражение, но потом – целую бурю эмоций. Этот самоуверенный жалкий ублюдок, мальчишка, желающий выделиться перед отцом! После децимации что-то случилось с ним, и Гай часто мыслил о том, что был призван контролировать Тиберия. Если бы он не прицепился к словам, сказанным в запале, и отбыл немного позже, ошибки бы не произошло, и славный парень Сабиний, которого Гай по поверхностному знакомству жалел больше всего, жил до сих пор.
К тому же, несмотря на презрение и охвативший их с Тиберием дух злой, непримиримой конкуренции, они служили одному императору и бились во имя одной Республики. Именно поэтому – и за статус трибуна – его можно было стерпеть. Однако теперь Гай уверялся, что мальчишка переплюнул даже его ожидания. Он мог сделать с Корой что угодно, несомненно, пытливый юный ум найдет интересные способы и ходы, но ясно одно: всё это было чересчур жестоко. Тиберий обманул ее, предал ее доверие, отвернул от Республики.
«Неужто месть Марку?» – промелькнула мысль в голове Гая, и он неприятно поразился ей, призвав себя не накручивать: всё выяснится постепенно, а пока хватало лишь одного имени, чтобы понять, кто стал причиной столь нестабильной ситуации в Синуэссе и войске Красса.
– Послушай меня, Кора. – Гай знал, что не является тем человеком, сочувствие которого нужно девочке, но и остаться в стороне не мог. Он обхватил ее обеими руками, заключая в крепкие объятия, и прижал спиной к себе, сжимая уверенно и горячо, как мужчина, знающий, что делать. Подвинувшись к ее уху, он еле слышно зашептал: – Тиберия здесь нет. Он едва ли по статусу выше, чем шлюха, трясущаяся в обозе сопроводительного отряда, – никогда его здесь не будет. И я, Гай Юлий Цезарь, сын старейшего рода, восходящего к Венере и царской крови, клянусь тебе перед всеми богами: я позволю тебе свершить месть, соразмерную проступку мальчишки. Я защищу тебя и не причиню зла. Я верну тебя Марку Крассу и замолвлю доброе слово. – Приподняв голову, Гай тронул губами ее влажный висок и закончил, чуть сжимая руки: – Ты хочешь победы Крассу так же горячо, как этого хочу я, ведь ты любишь его и не вынесешь его смерти. Поэтому мы друзья, Кора. Со мною ты в безопасности. Прими эту мысль… и постарайся уснуть. Я слишком устал, чтобы тратить на тебя минуты отдыха.

Отредактировано Gaius Julius Caesar (2013-06-28 00:48:29)

Вспыхнувшее было сопротивление угасло, и девчонка замерла, не дыша, будто не верила его словам. Гай с лишней веселостью подумал, что по-прежнему преподносит ей сюрпризы, и это добрый знак: женщины любят удивляться.
– Я просто хочу, чтобы все было, как раньше, хотя и знаю, что это невозможно... Ты хотел когда-нибудь невозможного? – пролепетала Кора, благосклонно перенеся его объятия и поцелуй. Ее ладонь обожгла запястье – неужто приняла, неужто безмолвно просит остаться? Гай прислонился щекой к ее затылку и немного раздраженно ответил:
– «Невозможно» или «возможно» – это всего лишь мысль. Я претворяю её в дело.
После этого, наконец, их забрала беспокойная ночь. Цезарю совершенно не спалось, и вина была не в соломой набитом тюке и не в теплом теле под боком. Вокруг расстилалась враждебная Синуэсса, полная вольнолюбивых помыслов. Если бы хоть один раб узнал в них рабыню Марка Красса и сына Юлиев, – они мертвецы.

По военной привычке Гай проснулся рано. Рука, на которой лежала Кора, затекла, и он поспешил освободить ее, хотя неизбежно разбудил девчонку. Когда она отпустила его, разжав хватку цепких пальцев, Гай заметил клеймо Марка чуть ниже локтя и едва прогнал острое желание схватить Кору. Как же опасно ходить с такой меткой!
– Ты помнишь, как меня зовут? – спросил он и сел, отодвигаясь вглубь навеса, туда, где рассветное солнце не достало бы его. – Ты помнишь, кто я?
«Лициск. Раб. Твой муж». Коротко зевнув, Гай проснулся окончательно и поглядел на Кору… пожалуй, с любопытством, ведь она выносила его объятия всё это время и даже не разбудила его ни разу никаким кошмаром.
– Я был пастухом твоего хозяина. Он оказался благосклонным и поэтому позволил взять тебя, – сказал Гай, даже не предлагая эту историю, а вдалбливая её. – Старик всегда больше любил юных мальчиков, поэтому, попользовав мою задницу целых пять лет, решил отблагодарить за славную службу. Ты можешь не любить меня и сколь угодно жаловаться, я могу быть даже пьяницей и бить тебя почем зря – это неважно.
Цезарь огляделся, провожая взглядами снующих туда-сюда редких повстанцев. Придумывать это несуществующее прошлое было увлекательно, но лишь до тех пор, пока их не могли обнаружить.
– Надо что-то делать с клеймом. Все знают, что это Крассово.

Отредактировано Gaius Julius Caesar (2013-07-02 11:13:41)