Не то, чтобы у Крикса чесались руки, но когда дело касалось долбанных римлян, которых Спартак запрещал трогать в пределах города, вопрос никогда не стоял ребром.  До откровенных провокаций галл никогда не опускался, но воин в душе отчаянно требовал крови, а в тесных каменных улицах не было свободы, даром, что город теперь принадлежал повстанцам.
В захваченную Синуэссу перестали идти торговцы, когда-то слетавшиеся, словно мухи на мед. С тех пор, как окрестности опустели, развлекаться стало нечем, Крикс ждал весны, а любая возможность выбраться из городка встречалась с радостью: при Батиате – и то было веселее.
О людях, ошивавшихся в окрестностях, доложили недавно. Поговаривали, римляне. Направляются, мол, сюда. Рука непроизвольно потянулась к ножнам, пальцы сомкнулись вокруг рукояти. Меч, который он точил каждую ночь перед сном, жаждал применения. Галл оказался первым среди вызвавшихся «сходить, посмотреть». Убить.
Направление – северо-восток, общее количество – около десяти римских ублюдков. Очевидно, бесстрашных и самоуверенных, раз держат курс на повстанческое логово. Либо безмозглых напропалую, во что Криксу верилось охотнее.
Крикс молча выслушал указания Спартака, мысленно находясь за пределами города, и молча кивнул Агрону, который так же вызвался на разведку. Между ним и германцем более не было прежних натянутых отношений, но и теплой дружбы не наблюдалось, однако он был рад такой компании: из всей шайки, прибывшей из-за Рейна, он являлся самым адекватным, и ему доверял Спартак.
-  А я уже думал, Боги положили член на эту местность, - прорычал Крикс сквозь зубы, выходя за ворота, и расправляя плечи. За пределами городских стен и воздух казался другим. Галл в который раз поймал себя на мысли о том, что ему не хватает прежней жизни, когда привал не затягивался дольше нескольких ночей, а римлян полагалось рубить, а не держать в плену.

Синуэсса была скучной и последние несколько дней даже не щекотала нервы. Гай Юлий Цезарь обзавелся компаньонами для вина и азартных игр, с которыми в силу их повальной безграмотности было интересно обсуждать великие вещи. Далекие от науки рабы, в большинстве своем прибывшие издалека, мыслили довольно интересным способом, вызывающим улыбку и живое любопытство. «Подавись завистью, Гортензий – тебе таких фигур никогда не завернуть!»
К новому имени Гай тоже привык. О восстании Спартака приходилось мыслить по-новому, с точки зрения раба, а не господина. Судя по всему, бунтовали они не за что-то, а просто чтобы бунтовать: если и находились среди повстанцев те, у кого действительно были цели, вроде Агрона или самого Спартака, то они мешали расползтись большинству. Само же большинство пришло либо от надежды на лучшую жизнь, которая пока оправдывалась взятым городом, но вскоре будет разбита суровой зимой, либо от влюбленности в Спартаковы речи.
Как прославленный оратор, Гай не мог не оценить его безусловный талант. Другое дело, что речи эти хоть изредка должны подкрепляться прогибом под просящих. Уже сейчас в лагере появлялись люди, которые точно знали, как поступить лучше и кого следует убить, и Гай предвидел мощный раскол: Спартак не хотел ни внимать требованиям, ни уничтожить остатки пленных римлян.
Так дело и шло. Лициск болтался, неприкаянный, от стола к столу, выигрывал и проигрывал какие-то жалкие монетки, наслаждался дешевым пойлом и иногда поглядывал на совсем испортившуюся голову Квинта, приделанную к воротам. Цезарь же просто ждал.
Юпитер послал совсем не то избавление, о котором он просил. Голос Агрона, который обычно предвещал либо занимательный разговор, либо новости, вытянул Гая из болота тоски. Взглядом нашарив германца среди толпы рабов, он поднялся и отряхнул изрядно потрепанный хитон. Видно, шли за город. Это к счастью.
Слухи он собрал, пока шел за мечом. Говорили о шайке римлян, обосновавшейся около Синуэссы. Это обеспокоило Цезаря: едва ли планировалась засада, ведь после триумфального поражения Тиберия Рим усвоил отличный урок, который стоил ему децимации. Гай слышал, что по жребию казнили славного парня Сабиния, который запомнился ему лишь похвальной скромностью и способностью вовремя подавать вино. «Как получается, что Республика лишается лучших сыновей, в то время как самонадеянные идиоты вроде Тиберия с упрямством барана идут вперед?»
За время, выделенное на сборы, Гай обдумал эту весть и пришел к неутешительному заключению: Красс не стал бы рисковать повторно, если только не прислал ему какое-то послание, доставка которого, видно, будет стоить десятерых. Это были или чужие солдаты, у которых, судя по всему, голова трагически пустела, или рабы.
При некотором раскладе Гая могли обнаружить, и он даже подозревал, что Агрон и этот галл вздумали проверить его на деле. В таком случае, правильный ответ был прост.
«Делай, как они».
За пределы Синуэссы они вышли втроем. Гай с удивлением отметил, какой здесь чистый воздух: он успел привыкнуть к городской вони, смеси дерьма и тысяч немытых тел. От скотского загона несло бы лучше. И Агрон, и Крикс потянулись к своим мечам, любовно гладя рукояти, и Гай понял, что будет резня. Спартак смахивал на человека, который предпочтет разговор драке, но эти двое от Спартака были далеки.
Гай сощурился на яркое от заходящего солнца небо. Видимо, рано или поздно его замучает головная боль: пекло безжалостно. Теперь уже ни свежесть воздуха, ни возможность выбраться из ставшего отвратительным города его не радовали.
– Это разведчики? – спросил он, стремясь узнать, что думают эти двое (а заодно и Спартак) насчет редких визитов римлян. – Много ли разведаешь у закрытых стен.

Отредактировано Gaius Julius Caesar (2013-06-08 11:41:24)

Дорога, ведущая из города, разветвлялась натрое, первая тропа убегала прямо и вверх, на небольшую сопку, вторая – направо и за высокий холм, а третья налево, вдоль городских стен. Три тропы – для них троих, но разделяться в их случае было неразумно. Шпионам было бы удобнее прятаться за холмом; по крайней мере, Крикс бы поступил так. Щурясь вдаль, он приложил руку козырьком ко лбу, и сплюнул.
— Ты ведь тоже скучал по виду римской крови, а? — спросил он у германца, скосив глаза в сторону германца.
Агрон выглядел довольным и, вроде бы, разделял его точку зрения: римляне, будучи в своем уме, не сунулись бы сюда, раз даже Богам было срать. Ему бы тоже срать, да зима не за горами, а припасы и ночлег сами по себе не нарисуются.
Крикс уверенно шагал вперед, не обращая внимания на белобрысого, третьего участника их вылазки, пока тот не подал голос, задав вполне безобидный вопрос. Его звали Лициском, и галл пару раз видел его в компании Агрона и его маленького дружка-сирийца. Как он полагал, они сдружились, и теперь с ехидством подумал, а не берут ли они его к себе в постель? Однако же, Крикс мало интересовался тем, откуда он был родом, и чем занимался до того, как прибыл в Синуэссу. Доверять ему или нет – он не решил также, и потому коротко ответил на заданный им вопрос:
— А не все ли равно? Кем бы они ни были, сегодня пойдут в жертву Богам…
И я попытаюсь растянуть удовольствие, подумал он про себя, вспомнив об арене и представлениях, которые они тогда устраивали, и решив, что те дни, все же, можно было отнести к категории «славные». Не то, чтобы он скучал, но такая жизнь была куда проще и веселее: либо ты, либо тебя. А не так, что нужно сидеть и выжидать, когда Юпитер помашет членом с облака.
Ворота остались позади. Город раскинулся в низине, и чем выше и дальше они поднимались, тем мельче он казался сверху. С высоты было легче найти забредших сюда бедолаг.
—Неужели, у простого пастуха достаточно навыков, чтобы противостоять вооруженным римлянам? — поинтересовался Крикс, вновь обратив внимание на Лициска.

У этих повстанцев не было причин, следствий и долгого поиска истины. Они хотели убивать, совершенно заплесневев в Синуэссе, и они шли убивать – Гай понял, что им, в сущности, всё равно, кто окажется у костра. Так их воспитала арена: если слишком долго сидишь в лудусе, то скоро умрешь.
При мысли о том, что вдали может оказаться любой заплутавший торговец или честный, свободный, далекий от войны римлянин (оба спутника не слишком доверились предположению о разведке), сомнение тронуло Гая, но он не позволил себе задумываться. Какие бы вопросы он ни задавал себе, ответ был один: делай, делай, делай как они. Галл его недолюбливает – он первый найдет, к чему придраться, в особенности если клинок дрогнет в руках.
– Неужели, у простого пастуха достаточно навыков, чтобы противостоять вооруженным римлянам? – словно почуяв неладное, спросил Крикс, покосив на Гая бешеным глазом.
Боги, он растерялся, хотя сохранил лицо. Изначальные объяснения включали рассказ о пастухе, стерегущем стада, но Гай изменил всё в угоду тому сирийскому мальчишке, предчувствуя, что однажды, если будет грозить опасность, Назир вступится за него.
«Щель Юноны. Чертовы трепливые ублюдки. Я где-то проговорился».
– Чтобы убить человека, достаточно ткнуть острым концом, – ответил Гай, быстро взяв себя в руки. Вспомнился Квинт, получивший куда больше, чем один тычок; там, у ворот, Гай бил его ножом, пока он не перестал вздрагивать. – Вам всегда этого мало.
Они вышли на подъем, и Агрон надежно отвлек их внимание, сообщив об огне. Дальше Цезарь молчал.
Подобравшись достаточно близко, он приметил богато разукрашенный шатер и четверых людей, сидящих у костра. Видно, знать, но какой-нибудь ширпотреб: для торговца слишком мало нагружен, для серьезного чина слишком жалок. Одолела тревога: с частной наемной охраной всегда случались какие-нибудь проблемы. Больно бесчестные были люди и служили таким же бесчестным.
Гая всё еще могли узнать. Он положил руку на рукоять меча, надеясь, что это будет тихое, быстрое убийство, и гладиаторов не понесет устраивать Юпитеру очередное представление.