Сначала сраный Долабелла, теперь сраный Гай Антоний – Цезарь не мог поверить, что потерпел крах дважды. Он не собирался поддаваться ложной скромности и утверждать, что выступил плохо: толпа, значительно увеличившаяся после первого суда, слушала его с великой жадностью и, ведомая словом, то взрывалась смехом, то неистово гудела. Голос Гая, которым он тренировался владеть на поле боя и на мелких, ничего не значащих заседаниях, тенорно разносился по Форуму, добираясь до последних рядов. Ему нравилась эта власть, и одной из причин успешности выступления было то, что он давно и долго думал, как править человеком с ораторского места.
И всё же Гай проиграл это дело, а червяк Антоний, осмелев от оправдания, намекнул на его чрезмерную любовь к грекам, которые считались в Риме мужеложниками. Прямое упоминание вифинских слухов было бы даже более тонким, чем такой грубый ход. Хотя умнейшим решением было не обращать внимания на недостойные речи, которые слишком прижились среди народа, Гаю с трудом давалось держать себя в руках. Всякое упоминание этой ереси приводило его в бешенство, и только что-то ничтожное удержало его от того, чтоб сомкнуть руки на шее поганца.
«Они любят меня и хорошо слушают, – отметил Цезарь, когда, уходя с комиция и держа в руках несколько свитков, оказался окружен людьми; многие из них спрашивали о публикации обвинительной речи, что было заманчиво, но слишком проблемно. И хотя их восхищения были приятны, это подогревало досаду от проигрыша. – На любой мой следующий суд придет втрое больше народа, и пойдет молва, и известность я получу достаточную – но против сулланцев быть опасно. Один проигрыш может быть случайностью, а два – заговором; но третий будет значить лишь мою бесталанность, а я не позволю говорить обо мне как о неудачливом человеке».
Остановившись поговорить с слушателями, дабы снискать у них больше уважения, Цезарь увлекся обсуждением еще на долгое время, прежде чем, спохватившись своей нерасторопности, сообщил, что срочно должен идти.
Уже у выхода с площади плечом его задел какой-то невежа, и свитки все посыпались в дорожную пыль. Гай не стал кричать: злость его выкипела и испарилась, и он чувствовал теперь только удовлетворение от того, какую работу провел. Их с заказчиком целью было пустить волну по Риму, показать людям, что не должны народом править такие мерзавцы, как Долабелла или Антоний. Это оказалось выполнимо. Уже завтра о юнце из рода Юлиев заговорят по-новому.
Не стесняясь замарать тогу, Гай собрал свои свитки, но одного недосчитался; поискав его взглядом, он обнаружил, что окончание его обвинительной речи откатилось к чьим-то ногам, и с неожиданным весельем отметил, поднимаясь и удобнее обхватывая свою ношу:
– Вот бы и Антония так затоптать, как это сделал ты. Но конец действительно был неубедителен. Если я плохой оратор, не стесняйся – топчи сильнее.
Лишь потом он посмотрел на римлянина и в напряжении стиснул пальцы: Марка Красса знал здесь каждый, хотя далеко не каждый имел честь быть представленным ему лично. Однако Гай решил не набивать ему цену и сделать вид, что не знал никаких Крассов. Достойного человека всегда видно с первого же слова, так пусть он это и докажет.

Отредактировано Gaius Julius Caesar (2013-04-20 22:12:22)