Агрон прислонился спиной к колонне, глядя на разошедшийся праздник жизни в стенах дома эдила. Еще недавно собственный захваченный город мог показаться несбыточной мечтой. Но ведь и будучи в цепях на корабле, на котором их с Дуро привезли сюда, он не мог подумать о том, что... Нет, мысли о брате следовало запить большим глотком вина, сегодня они празднуют.
Всеобщий подъем он ощущал и сам. Это же первое взятие города! Не устоял один, не устоят и остальные, а сколько людей еще не присоединилось к ним!..
Разве что в отличие от многих соратников, опьяненных уже не только победой, сознавал, что такой удар для себя римляне не спустят просто так. Выиграна битва, но основная война впереди, римские солдаты не спешили заканчиваться и сдаваться.
Тем не менее, Агрон смеялся, шутил, пил, правда, явно меньше, чем тот же Луго и разврату не предавался.
Глянув на подошедшего Назира, он улыбнулся мягче, коснулся ладонью его плеча.
— Ты же не верил в то, что нам удастся, да? - спросил Агрон, снова окидывая взглядом площадку.
Он выпрямился, отлепился от колонны. Проехался рукой по шее сирийца, обнимая его за плечи.
Взятие города вместе со всеми они отпраздновали, подняв уже не одну чашу. Никто не осудит, если сейчас они покинут это место. Никто и не заметит. А заметят, так поймут.
— Идем, поищем и себе пристанище? - предложил Агрон.
На этот раз даже более или менее постоянное. Полгода скитаний, и вот они защищены городскими стенами и могут, пусть относительно, но обосноваться. Агрон успел совсем отвыкнуть от неизменной крыши над головой.
Снова перевел взгляд на Назира, улыбнулся только шире. Свободные покои в самом разгаре празднества еще должны были найтись.

Если подумать, Агрону действительно достало бы и свободного угла, лишь бы в этот угол больше никто не лез и не мешал уединению. Ему не нужны были роскошные барельефы по стенам, шелковые балдахины и расписанная подвигами со времен героев посуда. Но Назир подошел к делу поиска прибежища с завидным усердием, с которым можно было только смириться.
Сыро - да, действительно, проблема, не уютно. Тесно - но много ли места нам надо? Мертвая римлянка на постели - ну ведь убрать ее вместе с пропитавшимися кровью шкурами не долго. Тем более на вид явно костлявая и легкая, покончила с собой только сегодня и еще не начала разла... Хорошо, направились дальше, за пределы дома эдила, главное, чтобы не так далеко.
С улиц еще даже не начали убирать тела, только, как заметил Агрон, оттащили совсем мешавших на пути в стороны. Грандиозная победа в скором времени обернется грандиозной уборкой захваченной территории.
— Ты будто собрался провести здесь остаток жизни, а не просто пережидать холода, - с улыбкой отозвался Агрон, когда его сирийцем была забракована и большая часть комнат соседнего дома.
Общего воодушевления хватало на то, чтобы заглядывать куда-то за зиму, не возвращаясь и мыслью к тому, что этот город может стать им и могилой. То уже данность, привычная, без которой было бы... странно.
Агрон забывал о том, что Назир когда-то был привычен и к другой жизни. Без рек крови, скрежета стали о сталь и постоянной угрозы для жизни. Без вкуса настоящей свободы. И без него плечом к плечу, кожей к коже.
— Останемся здесь на сегодня, - сказал Агрон на пороге одной из комнат, в которой Назир осматривался более тщательно, не сказав "идем дальше", едва лишь сунув нос.
И сухо, и нет других поселенцев, как живых, так и мертвых, и ложе имеется не из самых жестких, все не голый пол.
А потом можно будет и перебраться куда-нибудь еще, если здесь не придется по душе. Ведь сейчас весь город принадлежит им.
Порог он переступал с твердой мыслью о том, что на сегодня скитаться в поисках дальше не станет. Не по нему это занятие. Побродили, проветрились, пора и меру знать. Агрон шагнул к Назиру, устроил ладони на его оголенных плечах, наклоняя свою голову и заглядывая в глаза.
— У нас будет еще много времени, зачем дальше тратить ночь победы на поиски?

Агрон знал каждый изгиб подминаемого под себя тела, каждую реакцию на прикосновения, мог представить каждый шумный выдох. Как знал и то, что сам каждый раз теряет голову, словно впервые дорвавшийся до желанного тела мальчишка. И улыбался каждый раз тоже с абсолютной искренностью, ощущая то тепло, которым снова и снова наполняла ответная улыбка.
Он брал, отдавая даже последние силы, он раскрывался и отделялся от того, что за пределами. Самозабвенно и отчаянно. Это внутреннее, не говоримое вслух и даже не постоянно мыслимое - завтра может не наступить, есть только здесь и сейчас, так нужно и надышаться впрок и заранее.
... а для слуха и не было приятней звуков, чем те, что издавал его сириец на пике наслаждения, как не могло представиться и возможности того, что когда-то он не сможет губами прикоснуться к его смуглой коже.

Поднимаясь за вином, смочить горло, которое еще перехватывало неровное дыхание, Агрон совершенно не думал о таких вещах, как что там будет, когда Рим падет. Что там, глобально он и вовсе не думал. Будет покончено с Римом - замечательно, в спину не будет дышать смерть, они станут совсем свободны. Они, они, они... А что бы он сам хотел делать?..
Он протянул вторую чашу Назиру, снова опускаясь рядом.
Может ли человек, знавший только запах крови и закаленной стали представить, что будет, когда придет конец войне? Даже во сне не придут такие образы.
А ведь раньше Назир таких вопросов и не задавал. Впору и попробовать задуматься.
— Я бы хотел убраться с этих земель, - ответил он отпивая из своей чаши и глядя куда-то поверх.
Завоеванная республика все равно никогда не станет для него домом, не вернет то, что было отнято здесь, так и будет тяготить. Можно не задумываться ни о чем, кроме того, чтобы отправить в чертоги Плутона как можно больше отродий Рима. Сейчас. Но есть ли вообще какое-то "потом"?
— Забрал бы тебя и убрался подальше, - добавил он, приподнимая уголки губ в мягкой улыбке.
Уверенным он мог быть только в одном - в том, что без Назира для него уже и жизни быть не может.

Агрон подумал о том, что этого-то вопроса он, должно быть, боялся. Если не проливать кровь, то... Что? Можно думать о том, как покинуть эти враждебные земли, можно представить, куда именно отправиться после. Но что делать?
— Хочешь, чтобы я сменил меч в руке на мотыгу? - спросил он, все еще улыбаясь сирийцу.
Если все войны на земле прекратятся, она наполнится потерянными душами бойцов.
Он не мог представить себя где-то, кроме как на поле битвы. Что ему, торговать тканями? Растить пшеницу? Лепить горшки?..
Даже не только представить невозможно, но и найти в себе какой-то отклик на занятие, не связанное с военными действиями. Слишком крепко сидит под кожей необходимость бить и защищаться, слишком привыкла рука к тяжести меча в ней.
Пусть дышит он одним лишь Назиром, но живет - войной.
Может, когда-нибудь, к старости, когда рука устанет рубить врагов, он и сможет найти себе мирное занятие по душе, но сейчас это казалось чем-то вроде сказки, рассказываемой на ночь.
А еще казалось, что в тот момент, когда он выпустит меч из рук, он потеряет и себя.
Агрон отставил в сторону и свою чашу.
— Я не видел иного пути, - он на момент развернулся, чтобы устроиться на постели лежа, на спину. — А ты сам знаешь, чем бы хотел заниматься?
Повернул голову к нему. Всматриваясь в столь горячо любимые черты лица, Агрон даже хотел, чтобы Назир смог показать ему этот самый иной путь.

Все было даже проще, Агрону не предоставляли выбора. И даже не проклятые римляне, сделавшие из него гладиатора и поставившие на руке клеймо. Война была в его крови. С тех самых пор, как получил от отца фрамею и щит, как переступил порог юности, не расставался уже с оружием. Сражения и вовсе видел еще с младенчества. Рядом с братом и матерью находиться в опасной близости от поля боя - совершенно привычное было дело.
Там, на его родине, так было принято.
Назир говорил, а в памяти Агрона вспыхивали картины тех событий, с той первой захваченной виллы, ярко, словно происходило все только на днях.
Сирийский мальчишка-раб с диким блеском в темных глазах, эта самая дичинка, привлекшая по началу. Никто до конца не верил, никто не не понимал той свободы, что оказалась в руках. Два гладиатора, вступившие в бой из-за женщин и он, просто мстящий за брата каждому встречному римлянину, прикрываясь целями восстания. Не самый надежный расклад, то, что нужно было подкреплять сбором настоящего воинства, а не домашними щенятами.
Так казалось, пока один такой домашний щенок не впечатал свой образ в самое сердце.
По-настоящему германца, и без того знавшего лишь сражения, закалила именно эта война, на чужой земле. От одной боли потери до счастья сжимать в своих объятиях. И ценности уже иные.
— Там, откуда я родом, - начал он, проводя ладонью по чужой щеке, кончиками пальцев следуя по полоске шрама, — мужчину проще склонить к войне и грабежу, чем к возделыванию поля и ожиданию урожая целый год. Добывать потом то, что можно добыть кровью считается у нас за леность и мужчину не красит. Больших трудов мне стоит представить себя только пасущим овец.
Он говорил открыто и без прикрас, голые факты в обнажении тел. Затем перевернулся набок, уперся локтем в подушку рядом с головой Назира, рукой проезжаясь по его плечу, до шеи, захватывая на момент прядку волос, пропуская меж пальцев. Любуясь, улыбаясь.
Дом в горах, а?
— Но пока ты будешь пасти овец, - переброс, мол, совсем не мое, а ты представляешься, — я могу ходить на охоту. Нам в горах нужны будут теплые шкуры.
Сейчас ему есть за что умирать. Но есть у него и тот, ради которого сердце должно биться в груди.